Десятилетний юбилей и уроки дефолта

— Александр Валерьевич, а вы помните, при каких обстоятельствах тогда, в августе 98-го, узнали о дефолте?

Александр Григорьев: В начале 1998 года девальвация примерно до уровня 9,5 спасла бы ситуацию

— Еще 8 февраля 98-го года состоялось совещание руководства ЦБ и представителей двадцати крупнейших банков. Просчитав, как выглядит динамика погашения ГКО на перспективу, мы сказали: «Ребята, у вас в сентябре будет разрыв». Единственным выходом была девальвация, мы предложили ее ЦБ, на что он, к сожалению, ответил отказом. В тот день стало ясно, что случится в конце лета. Как оказалось потом, никто не смог заранее оценить масштабы бедствия и степень непрофессионального управления в кризисной ситуации, которая потом случилась. Ведь посмотрите, что делали западные банкиры в 97-м, во время гонконгского кризиса. У них были решения регуляторов, госпомощь финансовой системе, перевод банков под контроль госорганов. У них были технологии, а у нас что? Одни эмоции. Поэтому, когда в феврале все стало понятно, руководство нашего банка приняло решение о выходе из ГКО. Надо напомнить, что Межкомбанк имел лицензию №1 на операции с ГКО ОФЗ, и мы относились к категории уполномоченных банков, которые были обязаны держать определенный объем ГКО в своем портфеле и входили в семерку основных инвесторов на этом рынке, объем вложений в ГКО у нас достигал семи триллионов рублей. Соответственно, выход уполномоченного банка с этого рынка — скандал. На совете директоров было сказано, что нельзя выходить, и я ответил, что тогда ухожу я. Совет директоров не принял отставку. И с февраля мы начали аккуратно выходить из ГКО ОФЗ. К первому сентября у нас оставалось всего 130 млрд рублей в ГКО. Это незначительные средства, поэтому обвал ГКО для нас был не так страшен. Личные ощущения утром в понедельник, когда объявили о дефолте, непередаваемы. Потому что одно дело — заморозить ГКО ОФЗ, другое дело — отказ от валютного коридора, то есть объявить, что ЦБ отказывается от всего, что он обещал. И самое страшное — это мораторий на внешние выплаты. Ведь Межкомбанк еще спокойно работал и платил, а по мораторию он теперь не имел юридического права на платежи. И помню состояние какой-то разобранности у всех. ЦБ нас не принимает, не реагирует, Минфин молчит. Первые робкие вопросы клиентов: «Вы платите»? Внешние кредиторы наседают. А мы-то платим. Но начинается эффект домино: встают «Столичный», «Инком», другие. Мы были одними из немногих, у кого именно кросс-дефолт сыграл главенствующую роль в банкротстве.

— А такой вопрос наивный, но за ним много всего — Кириенко виноват?

— Вопрос о персональной ответственности отдельных людей, безусловно, всегда стоит. Исходя из того, что если ты занял какой-то пост, то взял на себя и ответственность. В этом смысле, конечно, премьер-министр виноват. Но он не главный виновник. В августе 97-го года проявились структурные проблемы экономики, накопившиеся с 1985 года за период правления Горбачева и Ельцина. В то время у людей, которые принимали финансовые решения в ЦБ, — Дубинин, Алексашенко, Парамонова, просто не было знаний, как работать в условиях кризиса. Ведь можно было принять другие и более профессиональные решения. Например, то, что мы предлагали в феврале: девальвация примерно до уровня 9,5 спасла бы ситуацию. Не надо морозить ГКО, просто девальвированы были бы все бумаги и государство прошло бы пик кризиса. Может быть, реструктурировать ГКО заранее, дать рублевую ликвидность проблемным банкам. Технологий, связанных со структурной помощью банковской системе, тоже никто не понимал. Реально до ноября ничего не делалось, то есть даже первые кредиты начали выдаваться Центробанком в ноябре, если я не ошибаюсь. Это если говорить об уроках дефолта.

— Кто знает, если бы прошли тот финансовый кризис более мягко, может быть, не было бы этого очистительного эффекта, который дал дефолт экономике?

— Да, кризис — всегда очищение, кризис — всегда урок. С точки зрения взросления, профессионализма кризис 98-го, несомненно, — как сдача кандидатского минимума для всей банковской системы. Уже 2004 год дал яркий пример применения этих знаний. Я с Андреем Козловым много общался, когда разразились события летом 2004-го. ЦБ четко за две недели справился с ситуацией, зная, что делать: болевую точку, Гута-Банк, немедленно передать под управление, обеспечить ликвидность, выдать деньги всем вкладчикам. Две недели — и все. В этом смысле урок огромный. Вопрос — какой ценой? Когда мы говорим «экономика очистилась» — это правильно. Но почему никто не говорит, насколько мы задержали развитие экономики? Те шесть лидирующих банковских институтов, у которых отозвали лицензии, продолжи они работу — насколько бы они сейчас были мощны, если в настоящее время лидерами являются те банки, которые тогда были середнячками. И насколько мощнее стала бы вся банковская система! Потеря накоплений предприятий и населения — все это привело к потере примерно пяти лет в развитии экономики. А утраченное доверие людей к банковской системе начало восстанавливаться только в 2004–2005 годах. Пять потерянных лет в развитии экономики такой страны, как Россия, — это довольно большая цена за урок.

Пик нынешнего кризиса еще впереди

— Если говорить о выученных уроках, то как вы оцениваете нынешнюю ситуацию с кризисом ликвидности. Пик уже пройден?

— Нет, заявления о том, что мировой кризис прошел, — это большая глупость. Убытки крупнейших мировых банков — это просто вход в кризис. Глубина падения экономики будет зависеть от ситуации, которая возникла в мировой финансовой системе. По моим прогнозам, нижнюю точку кризиса мировые финансы пройдут в четвертом квартале этого года, когда окончательно вычистят этот пузырь. Будут банкротства. Так вот, нас это затронет тогда, когда мировая финансовая система будет на низшей точке кризиса. Прежде всего это касается стоимости денег. Сейчас государственный долг России — всего 40 млрд. А корпоративный — 400 млрд. Удорожание стоимости фондирования всего на один процент дает 4 млрд. А у нас уже почти на 2% стоимость фондирования выросла. Значит, российская экономика заплатит дополнительно 8 млрд долларов. Это не может не повлиять на прибыль, премии, налоги в масштабе всей страны. Другой фактор — финансирование специальных программ государства, прежде всего ипотеки. Вы же знаете, что она практически встала. Сбербанк, ВТБ 24 и западные банки еще выдают ипотечные кредиты, но стоимость уже другая. А нишевые, мелкие, региональные банки? Они вообще ничего не могут сделать. Это следствие кризиса, который будет еще продолжаться. Встает также вопрос о надежности тех или иных активов, о надежности банков. Если снижаются рейтинги, то банки должны будут резервировать больше средств. Поэтому кризис нас еще коснется. И прежде всего это выразится в замедлении экономики. Дороже деньги — меньше кредитов, меньше производственных ресурсов. Наша модель уникальна тем, что у нас еще и инфляция на этом фоне высокая. Так что мы будем иметь очень жесткое замедление темпов роста экономики. В 2009 году это будет не 7–8 % роста, и не 6–7, а 2–3 %.

— Но, по всеобщим оценкам, можно судить, что самый пик кризиса в финансовой системе мы уже прошли.

— Нет, и еще раз — нет. Повторяю, кризис нас еще затронет. Вот вы просто уберите Сбербанк и посмотрите на PnL банков за первое полугодие. Прибыль-то банковской системы упала, а не выросла. Там два-три банка всего лишь, у которых она выросла, но и то — весьма специфически.

— Может быть, это нормальная плата за мягкое преодоление кризиса?

— По итогам года результаты будут намного более плачевны. Стоимость денег выросла, маржа уменьшилась. Можете мой прогноз записать — прибыль банковской системы в 2008 году уменьшится значительно. Пик влияния внешних обстоятельств еще не наступил. Надо брать от мирового кризиса примерно девять месяцев. А пик западного кризиса — это четвертый квартал этого года. То есть у нас пик кризиса наступит летом следующего года.

— Как вы думаете, может это привести в России к каким-то институциональным потерям? К банкротствам банков, например?

— Не могу сказать, что обязательно, но могут быть банкротства небольших региональных банков или небольших нишевых московских банков. Больше ничего другого не дадут потерять. Любой крупный банк будет поддержан. Государство эту технологию изучило, понимает, что здесь есть важный социальный аспект. Поэтому никто не даст сейчас банкротить банки в массовом порядке. В 98-м году, помимо всего прочего, денег же не было, чтобы спасать систему. А сейчас-то деньги есть.

Страховщики у нас — чуткие

— Если коснуться перспектив страхового рынка в свете вступления в ВТО. Хоть оно и затягивается, но уже виден примерный абрис взаимоотношений государства с иностранными страховщиками. И понятно, что для национального страховщика, который все-таки отважится конкурировать с западниками, основным становится вопрос капитализации.

— Крупные иностранные страховые компании, имеющие миллиардные капиталы, могут демпинговать для захвата всего рынка. Ни один российский страховщик этого позволить себе не может. Недостаток капитализации — острейшая опасность с точки зрения конкуренции с иностранцами. Именно поэтому «Ингосстрах» и многие наши коллеги категорически выступаем против преференций для филиалов западных компаний при вступлении России в ВТО. Мало того, что они гораздо больше капитализированы, так еще им расходы хотят помочь снизить и ослабить требования. Именно поэтому — я об этом неоднократно говорил — конкуренцию с западными страховщиками могут выдержать только три российские компании: «Согаз», «Росгосстрах», «Ингосстрах». Все. Это компании, которые реально капитализированы и имеют сильнейший административный ресурс. Остальные российские страховщики, за исключением трех названных, не в состоянии конкурировать с иностранцами, потому что они гораздо меньше и совсем не капитализированы. Имея капиталы в десять, двадцать миллионов долларов и резервы в сто миллионов долларов, конкурировать с «Альянсом» или с «Цюрихом» нельзя. Потому что там цифры другого порядка. Другой аспект якобы заранее проигранной конкуренции — качество услуги. Думаю, вот здесь нет абсолютно никакой опасности для лидирующих страховщиков. И по знанию рынка, и по расположенности клиентов к отечественным компаниям ведущие национальные страховщики имеют преимущества. Более того, убежден, что, например, контакт-центр таких компаний, как «Росгосстрах» или «Ингосстрах», ничуть не хуже контакт-центра, например, «Альянса». А по статистике исследований — есть такие рейтинги, которые проверяют скорость дозвона и другие параметры — уверяю вас: «Ингосстрах» или «Росгосстрах» лучше. Другой фактор — простота документооборота и выплаты. Подход западных страховщиков абсолютно прост и формализован: нет запятой — нет выплаты. Не нравится — иди в суд. Так работают все и это правильно…

— А наши — гуманисты?

— А наши пока гуманисты, потому что на развивающемся рынке еще десять, двадцать лет страховщик все-таки будет входить в положение клиента. Могу пойти на компромиссную выплату, отказаться от регресса семье, когда вижу, что женщина с двумя детьми, лишилась мужа, который служил, и есть прочие обстоятельства… Могут быть такие исключительные обстоятельства, когда компания на 25 тысяч рублей не обеднеет. Думаете, хоть один немецкий страховщик подпишет такой отказ от регресса?.. Там есть формальные правила — и все, до свиданья. Никто и не будет вникать в суть дела.

— Слушайте, а правильно это?

— Пока у нас так. Разумеется, это единичные случаи, но сам факт показывает, что наш страховщик все-таки более внимателен к клиенту. По совокупности всех этих факторов могу сказать, что сказки про более высокое качество услуг у западных страховщиков — это обман. У тех наших страховщиков, которые заботятся об этом, качество услуг не ниже, а по ряду параметров, учитывая знание местного рынка и отечественного клиента, выше.

— То есть несколько национальных страховщиков остаются при любом варианте развития страхового рынка?

— Мое личное мнение — не потому, что я патриот , а просто мнение эксперта — нам национальный страховой капитал нужен, нам национальный банковский капитал нужен. Абсолютно во всех развитых странах есть национальный капитал и есть приходящий. Национального капитала нет только в Восточной Европе. Так она собой ничего и не представляет с точки зрения капитализации и объема рынка.

Досье «БО»

Григорьев Александр Валерьевич. Родился в 1963 году. Окончил Московский финансовый институт (международные экономические отношения). С 1990 по 1997 год — первый заместитель председателя правления Межкомбанка. Во время дефолта 1998 и до 1999 года — президент Межкомбанка. Один из первопроходцев современной банковской розницы в России — с 1999 по 2001 год работал председателем правления банка «Русский Стандарт», а в 2003–2005 годах — президентом и председателем правления Дельта Банка. С 7 апреля 2005 года — генеральный директор ОСАО «Ингосстрах».

— Но это всегда какая-то поддержка государства?

— В нашем случае, наверное, это возможно только при поддержке государства. Или пусть хотя бы государство не мешает. Например, «Согаз» — а чего ему помогать? Большая компания, приближенная к «Газпрому». Или «Ингосстрах» — чего нас поддерживать? Нам главное, чтобы государство не создавало преференций иностранным страховщикам. То есть мы за равные условия — что нам, что им.

Продавать воздух труднее, чем деньги

— Вернемся от макроэкономики к бизнесу. Вы в свое время перешли из банковского бизнеса в страховой, и ваш приход в «Ингосстрах» в какой-то мере был связан с задачами развития ритейла в этой компании. На ваш взгляд, что сложнее отстроить — банковский ритейл или страховой?

— Коренное отличие банковского дела от страхового в том, что банк торгует деньгами, а страховая компания — воздухом. Страховая компания торгует вашим, клиента, нынешним доверием к будущему исполнению обязательств по данному доверию. По сути — воздухом. Что такое банковский ритейл? На самом деле в развитии банковского ритейла вы создаете сеть продаж банковских денежных продуктов и пытаетесь обеспечить клиенту максимальные удобства пользования услугой. Это те идеи, которые развивал пионер потребительского кредитования «Русский Стандарт» и которые сейчас многими используются: легкий офис продаж, региональное отделение. Если вы пришли в магазин и хотите что-то купить, а вам при этом еще и денег дают — точно купите. Но когда эту идею в магазинных сетях пробовали повторить страховые компании, тот же «Россгострах», — не пошло. Потому что, приходя в магазин, вы думаете о приобретении телевизора, а не о страховании. И когда стоит рядом какой-то менеджер, предлагает какой-то листочек заполнить, да еще и деньги тут же заплатить… Человек ничего дополнительно не купил, ничего не поменялось, но деньги за что-то отдал. Психологически это очень трудно. Вот почему построение страхового ритейла — это гораздо более сложная задача, чем построение банковского ритейла. Вы должны не просто открыть энное количество отделений, вы еще должны понять, как и зачем эти отделения будут работать, чтобы этот воздух, которым вы торгуете, был кем-то куплен.

— Получается, для успешного масштабного продвижения страхования необходимо, чтобы оно предлагалось людям, например, в обязательном порядке, как ОСАГО…

— Да, вмененка, например, по ОСАГО или при выдаче кредита под залог, безусловно, продвигает страхование.

— Выходит, что страхование развивается быстрее тогда, когда оно связано, например, с банковским продуктом или с государственным принуждением.

— Да, убеждать проще: хочешь кредит — возьми страховку. Или закон говорит: есть машина — купи ОСАГО. Это нормально, так страхование развивалось во всем мире.

— Если страховой продукт лучше всего продается, когда связан с другим продуктом, то, получается, лучше бизнес у того страховщика, который аффилирован с государством, или с госкорпорациями, или с банком?

— С государством — нет, с госкорпорациями — нет, с банком — да. Банковский канал может быть полезен. С другой стороны, если вы немного знакомы с итогами автострахования за последние два года, то знаете, что приближенность к банкам дала страховщикам значительное увеличение сборов. Только в результате-то что? Гигантские убытки — вот цена этой близости. Так что с точки зрения выгодности — это вопрос. Компаниям, которые ставили задачей набрать объем премий и продаться, это было выгодно. Компаниям, которые, как «Ингосстрах», ставили задачу поддерживать рентабельность, это было невыгодно. И мы, наоборот, не форсировали наше сотрудничество с банками в этом сегменте. А сейчас ситуация нормализуется. Сейчас тот, кто больше думает о клиентах, больше развивает агентскую сеть, больше выдает адекватных страховых полисов, не обязательно связанных с кредитами, — тот в выигрыше, причем в реальном.

Несколько сотен выплат по ВВВ

— Если говорить о взаимодействии с банками по страхованию, какие направления наиболее перспективны? Например, BBB — становится более востребованным?

— ВВВ — это специфический вид ответственности, который в развитых странах вообще обязателен для открытых банков. Это является гарантией акционеров от финансовых потерь. История с «Сосьете Женераль» — знаменитый пример, они, наверняка, застрахованы. ВВВ у нас развивается. Западные банки здесь все покупают этот полис, многие наши банки тоже страхуют риски по ВВВ, особенно те, которые готовились к IPO. Отдельный вопрос — это вопрос культуры банков с точки зрения понимания ими, что именно они закрывают полисом ВВВ. Иногда банк, получив этот полис, считает, что он может делать все что угодно и всегда получит страховку. А это не так. Развивается также и страхование ответственности топ-менеджеров банков. Просто объемно это не может быть большим бизнесом. В России более 1100 банков, из них реально эти виды ответственности могут страховать примерно 100.

— Наверное, и для страховой компании, и для банка ВВВ — это некий сертификат соответствия качества?

— Да.

— Сколько у вас выдано полисов ВВВ?

— Более двадцати.

— Были выплаты?

— Конечно. Единственное, банки категорически не любят рассказывать об этих страховых случаях, потому что наличие выплаты по полису ВВВ означает слабые корпоративные процедуры контроля внутри банка. У нас таких выплат было достаточно много — несколько сот случаев, по которым за три последних года были выплаты. Это было связано и с мошенническими выдачами кредитов — автокредитов и обычных корпоративных кредитов, и с хищением средств. Ничего не поделаешь, эти риски всегда есть, для того и нужно страхование.

— А какие другие виды банковского страхования наиболее перспективны?

— Если растет экономика, то растет кредитование. Значит, растет и страхование залогов. В принципе это самое интересное для страховщика направление. Другое направление — банковская розница. Любому страховщику интересны автокредитование, ипотека. «Ингосстрах» работает более чем с девяноста банками. Пару лет назад розница так рванула, что «тылы отстали». Когда конницу вперед гонишь, обозы могут и не успеть. Сейчас она притормаживает и это тоже понятно. В этом смысле нынешний финансовый кризис — очень хорошее лекарство. Что важно — не хирургического, но терапевтического действия.

— А какой лечебный эффект?

— Рост притормаживается, банки начали более тщательно относиться к качеству кредитного портфеля. Теперь банки должны резервировать гораздо большие средства для покрытия разрывов, следить за своей ликвидностью, строить более качественные отношения с клиентом, не идти у клиента на поводу, создавать грамотный collection и так далее.

ФАС и защита потребителя

— Как вы оцениваете всю эту историю с жесткостью ФАС в отношении соглашений между банками и страховщиками?

— Высказываю личную, может быть, очень непопулярную в ФАС точку зрения, но буду ее продолжать высказывать. Прежде всего, ФАС надо разобраться с тем, что является защитой интересов населения формально, а что — по сути. Так вот, могу вас заверить, что пресловутые соглашения между банками и страховщиками лучше защищают интересы населения, чем ФАС. Объясню. Банковский процент по продуктам, по кредитам, который выдается в рамках подобных соглашений, ниже, чем без страховки.

— Допустим. А тариф страховщика?

— А тариф всегда ниже, чем на рынке, это гарантировано. Объясняю почему. Вы приходите в банк и говорите: «Я хочу стать твоим придворным страховщиком, хочу договориться». Банк говорит: «У тебя на той улице в твоем отделении тариф — 5%. Дай 4,5%, тогда договоримся». Это естественно.

— Чтобы конечная цена кредита со страховкой для клиента была ниже?

— А у нас конечная цена для клиента ниже.

— Знаете, три года назад я с этим сталкивался сам — тариф страховщика, аккредитованного банком, был выше рыночного.

— Три года назад, вы правы, могло быть так. Сейчас ситуация изменилась. Но самое главное: если те же ФАС, Роспотребнадзор, Центробанк бьются за прозрачность услуги для клиента — они должны приветствовать эти соглашения! Потому что там четко прописаны критерии, по которым страховщик допускается к работе с банком. А иначе, я могу прийти в банк и сказать: «У меня будет страховой полис компании «Шило-мыло», дайте мне кредит». И как банку рассчитать тариф? И, наконец, очень важная вещь. У нас что, отменили Гражданский кодекс? По-моему, нет. Добровольное заключение сделки — не на эксклюзивных условиях, не ущемляющее интересы третьих лиц — что тут незаконного? Это право банка — выбрать себе партнера по публично представленным критериям. Вот банк выбрал пять страховщиков, которые соответствуют критериям. В чем тут ущемление интересов шестого, если он не соответствует? Критерии же изложены. Кстати, очень хорошо, что ФАС наконец-то приняла эту идею и вышла с предложением выработать такие критерии. То есть если соглашение между банком и страховщиком отвечает публично заявленным критериям, то у ФАС нет претензий. Вот с этого и надо было начинать, прежде чем ходить с мечом. Но я вам расскажу другую историю. Попробуйте в банки-лидеры потребительского кредитования прийти со своим полисом, получить там кредит — в «Русском Стандарте», в «Хоум кредите». Не получится, не сумеете. А почему ФАС этим не занимается?

— Понятно же, что всегда есть механизмы — можно и без формального заключения соглашений не одобрять кредит. Это право банка.

— Так об этом же и речь. Но ведь закон говорит о реальной защите граждан, а не о формальном исполнении бумажных предписаний. Потому что права заемщика реально ущемлены. Так вот именно в случае, допустим, «Русского Стандарта» или «Хоум кредита», если вы помните, — примерно полгода назад их страховые компании заявили о существенном снижении — в два раза — страхового тарифа. Значит, вы понимаете, насколько их тарифы были завышены? И где наша ФАС?

— Как раз это ФАС может записать себе в актив, наверное?

— Так тарифы же и сейчас завышены. Вы можете пойти на рынок и взять тариф ниже, а там вы все равно ничего не сможете поделать. Кстати, похожая ситуация с защитой интересов граждан сейчас будет в связи с отменой страхования жизни при ипотеке. Только тут теперь не ФАС, а Роспотребнадзор проявил невиданную заботу о заемщиках, заявив о необходимости отменить страхование жизни. А теперь расскажите мне, в какой стране можно выдавать двадцатилетний кредит без страхования жизни. А я вам скажу. Это знаменитая ипотека в сегменте subprime, Соединенные Штаты Америки. Что будет делать у нас банк, когда ему скажут, что страховая компания несчастные случаи и жизнь при ипотеке не страхует, если клиент не хочет? Банк тупо поднимет ставку на эту сумму риска. Вот и государственная программа «Доступное жилье».

Александр Григорьев: У тех наших страховщиков, которые заботятся о качестве услуг, оно не ниже, а по ряду параметров выше, чем у иностранцев

— А вообще, как вы считаете, развитие ипотеки и привлечение кредитных денег оказывает влияние на удорожание жилья?

— Понятно, что на первом этапе ипотека повысила цены на жилье, потому что вырос спрос. Но на самом деле у нас другой тормозящий ипотеку фактор — это цена квадратного метра, которая определяет невозможность приобретения жилья для большинства населения. Пока есть нынешние способы распределения земли в городах, пока есть нынешний монополизм в производстве цемента, пока не отработаны антимонопольные процедуры при строительстве жилья — стоимость квадратного метра у нас будет запредельно высока. И семья с доходом меньше двух тысяч долларов квартиру купить по ипотеке не может. А без ипотеки и подавно. Все. Вот тут ФАС есть чем заняться.

— То есть развитие ипотеки — это вопрос не к финансовому сектору, а к строительному?

— К государственному регулированию строительного и земельного сектора, однозначно. Причина кроется там. Кстати, вы по окружной дороге в 10 вечера никогда не ездили?

— А что там?

— Стоят гигантские микрорайоны, и они все темные — окна не горят. Это все инвестиционные квартиры. Я не думаю — уверен в этом на сто процентов. Это, кстати, залог будущего кризиса.

— И очередного очищения — инвестиционные держатели попродают эти квартиры, и они пойдут в реальный жилой фонд?

— Квартиры пойдут с понижением цены, чтобы только их скинуть — абсолютно верно. Это пока денежная масса М-2 была большая, приходящие извне доходы ее поддерживали, банки давали кредиты — риэлтеры и инвесторы держали жилье с инвестиционными намерениями. Сейчас М-2 сокращается, банки поднимают цены на кредиты. Что, вы думаете, история с МИАН обусловлена налоговыми проблемами? Нет, конечно, это разрыв ликвидности. Второе агентство в стране. Первая ласточка.

Дела «Ингосстраха»

— Александр Валерьевич, для многих менеджеров успешное и логичное завершение проекта — это продажа бизнеса с хорошей премией.

— Это для «эмэндэйщиков», для инвестиционных банкиров.

— Необязательно, ведь в большинстве случаев отстройка бизнеса и его предпродажная подготовка предполагают одинаковый набор мер. Для вас не является целью доведение продукта до состояния «конфеты» и его продажа?

— Нет. Для меня успехом является сделать «конфету».

— А «Ингосстрах» может быть продан?

— Теоретически, да. Условно, абсолютно теоретически — если Дерипаске предложат сто миллиардов долларов за «Ингосстрах», я думаю, Олег Владимирович будет об этом думать. Это не значит, что он примет такое решение. Но в стратегических документах «Ингосстраха», которые утверждены акционерами, нет задачи продать компанию.

— Как строятся сейчас взаимоотношения акционеров в свете ситуации с чешскими акционерами? Вообще, что это было? Гринмейл?

— В принципе не хочу комментировать отношения акционеров. Я уже высказывал свое понимание их позиций. «Базэл», как мажоритарный акционер, явно заинтересован в долгосрочном развитии компании. При этом, хоть он и не говорит об этом публично, но документы, которые утверждены, в том числе с участием мажоритарного акционера, говорят о долгосрочном развитии «Ингосстраха» как лидирующей российской компании. И эта позиция мне лично очень импонирует. А чехи, и то, как они пытаются войти, что они делают, — для меня это яркий пример спекулятивного инвестора. Несмотря на все их заявления о том, что они хотят развивать «Ингосстрах». Опять же, даже абстрагируясь от своей должности, оцениваю так: «Ингосстрах» должен оставаться российской компанией. Это бренд, причем лучший на отечественном страховом рынке. Это признано всеми международными агентствами. Это шестьдесят с лишним лет работы и уникальный профессиональный опыт. Он должен принадлежать российскому капиталу. Это мое личное убеждение, только и всего. И самое главное — как они собираются развивать компанию? Чехам нечему нас научить. Это мы можем научить всю Чехию, вместе взятую. Того опыта, который есть у «Ингосстраха», в Чехии близко даже нет. У них половины видов страхования просто нет. Космическое, авиационное, морское страхование, страхование гигантских корпораций и уникальных проектов и т.д. — у них этого нет и никогда не было. А в «Ингосстрахе» это все действует с 1947 года. Поэтому, кто кого будет учить — отдельная тема. «Ингосстрах» должен быть российской, дорогой, красивой компанией — это мое персональное мнение.