Финансовая сфера

С Базелем III дело обстоит еще интереснее. Он предполагает включение банком в систему внутренней оценки заемщиков, внутренних кредитных рейтингов, подсчет вероятности дефолта, убытков в случае дефолта. А правда жизни состоит в том, что, например, наша статистика, носит настолько искаженный характер, что применять ее категорически нельзя.

Вот два примера. Один российский банк попытался внедрить у себя систему таких внутренних рейтингов. Статистика, которая была в банке, показала, что вероятность получения убытков практически всех категорий заемщиков находилась в пределах 1%. В итоге премия за риск выходила порядка 1%, а разброс ставок был около 12%, то есть система на самом деле не могла ограничивать риски.

В другом российском банке решили: наша статистика неадекватна, поэтому мы будем присваивать рейтинги нашим заемщикам по шкале Moody’s. Выяснилось, что если бы все рейтинги были присвоены по-нормальному, то вероятности дефолта у большинства заемщиков на пятилетнем горизонте должны были превысить 20%, а на годичном — 5%. То есть в среднем премия за риск должна быть 6% и выше, а с учетом обеспечения — порядка 4%. Но у банка маржа была 6%, а отношение операционных расходов к работающим активам — 3%. В рамках данной модели банк надо было немедленно закрыть.

В результате красивая математика международных методик приводит к полнейшему провалу в российских условиях. И если говорить про перспективы внедрения Базеля III, то я не верю, что они будут по-человечески реализованы даже на Западе. Там наблюдается серьезный дефицит капитала и неизбежное снижение левериджа (а не привлечение нового капитала). Главная критика состоит в том, что внедрение этих мер происходит посреди кризиса, то есть носит выраженный проциклический характер и может привести к углублению спада в экономике. Непонятно, как Базель III здесь может помочь, зато ясно, как он навредит. Например, активы будут уходить за баланс (особенно в рамках финансовых конгломератов).

Все новации «Базеля» бесполезны без решения главной задачи — банк должен быть важен для акционеров, а не использоваться для развития собственного нефинансового бизнеса

Стоит отметить, что Базель?III особенно больно бьет по депозитным банкам. В 2008 году в Америке самые главные проблемы были как раз у инвестбанков. В результате применения Базеля III у депозитных банков снизится рентабельность капитала — его станет еще труднее привлекать (по оценке самого Базельского комитета, требования к акционерному капиталу растут в 7(!) раз, значит, 25% ROE станет менее чем 3,5%). Ликвидность вырастет, но в условиях кризиса суверенных долгов не всегда очевидно качество ликвидных активов, зато ясно снижение рентабельности. Судя по объемам, которые банки занимают у ЕЦБ и ФРС, все дело не в недостатке ликвидности. Проблема в том, что в случае нормальной ситуации указанные уровни ликвидности однозначно избыточны, а в случае реального кризиса даже их не хватит.

Наиболее политически сложная проблема возникает с контрциклическим буфером. Не ясно, кто будет решать, что посткризисное восстановление закончилось и начался предкризисный период. Смогли бы в России в 2006 году ввести повышенные требования к капиталу, когда «восстановление едва началось»? В 2007-м было бы уже поздно. Нужно ли ограничивать операции крупнейшего банка в стране с долей кредитов к ВВП на уровне 40% и едва входящего в топ-50 банков мира? Не ясно, и как Базель III может помочь преодолеть возможные следующие системные кризисы, которые, вероятно, грядут: дезинтеграция зоны евро, дефолт крупной страны в Европе, двузначная инфляция в США.

В 2008 году в целях борьбы с проблемами банков создали госдолг, с проблемами которого сейчас и борются. Следующий раунд — проблема инфляции, либо проблема дезинтеграции зоны евро. Это все еще борьба с предыдущим кризисом.

Теперь о России. Главная проблема надзора в нашей стране, да и во всем мире — это стремление тщательно отрегулировать непринципиальные вещи, а не проблемы, реально ведущие к системным рискам. Почему я уверен, что Базеля III Россия не заметит? Дело в том, что мировые требования по достаточности капитала (исключая контрциклический буфер и требования к системно значимым банкам) всего лишь приблизились к требованиям ЦБ РФ. Коэффициенты ликвидности также не будут стрессом для российских банков, если, конечно, не считать все вклады физлиц обязательствами до востребования. Коэффициент левериджа в России не страшен ввиду отсутствия больших забалансовых позиций. Да и основные усложнения формул в расчете рискованных активов для нашей страны не особо актуальны. Более чувствительны изменения в рамках Pillar 2 (регулирование) и Pillar 3 (раскрытие), но и тут по большому счету без особых проблем. А вот Базель II может оказаться пострашнее.

Если попытаться внедрить что-либо из этого в России, то, скорее всего, мы получим абсолютно неадекватно работающую систему. Почему? Внутренние рейтинги большей частью малоэффективны и — самое главное — не верифицируемы. Российские власти абсолютно некомпетентны в вопросах рейтинговых агентств, как показала эпопея с уполномочиванием национальных рейтинговых агентств в России. Статистика PD/LGD ненадежна ввиду короткого горизонта и низкого проникновения банковских услуг в наиболее рискованные сегменты (МСБ, розница, ипотека…). Операционный риск — это модно, но с системной точки зрения бесполезно, особенно в формате упрощенного подхода — 15% операционного дохода за предыдущие три года. Внимание к рыночному риску очень важно, но этот риск наиболее актуален в контексте управления ликвидностью, а эту проблему «Базели» пока не затрагивают.

Все новации «Базеля» бесполезны без решения главной задачи — банк должен быть важен для акционеров, а не использоваться для развития собственного нефинансового бизнеса. Поэтому важнее всего решить базовые задачи. Первая: борьба со связанным кредитованием. Вторая: концентрация риска на один проект. Даже 25% капитала много, не говоря уже о случаях сокрытия реального масштаба риска при использовании подставных компаний. И третья: отраслевые концентрации. Особенно в рискованных отраслях: девелопмент, финансы. На первый план должна выйти способность регулятора выявлять реальное направление использования средств.