Растущие в кризис

— Андрей Алексеевич, многие эксперты полагают, что кризис в России закончился, есть сигналы, свидетельствующие о росте экономики. Вы согласны с этим?

— Есть достаточно твердое правило в экономической науке, что если основные макро­экономические показатели устойчиво растут на протяжении двух кварталов, то можно говорить о том, что рецессия закончилась. В этом смысле у нас ситуация неоднозначная. Был всплеск безработицы в первом квартале, очень неравномерная динамика промышленного производства и ВВП, хотя в целом макроэкономические сигналы, безусловно, позитивные. Но я бы сказал, что важнее даже не это, а позитивные ожидания людей. Такие ожидания, мне кажется, появляются, и даже могу привести конкретный пример. Мы в банке РФК персонал не сокращали — более того, в период кризиса мы расширили штат, поскольку стали развивать несколько новых для себя направлений, — но мы заморозили зарплаты. И сотрудники отнеслись к этому с абсолютным пониманием. А сейчас медленно начинаются разговоры о том, что пора бы вернуться к старой практике ее периодического повышения. Для меня это доказательство позитивного психологического настроя у людей — они считают, что кризис, в общем-то, заканчивается.

Но если вернуться к глобальным вещам, то на самом деле надо обсуждать не точную дату окончания кризиса, а то, какими мы из него выйдем. На первый взгляд мы выходим с небольшими потерями. Но сама структура экономики страны сильно изменилась в худшую сторону.

У нас резко увеличилась доля отраслей сырьевого сектора. Высокотехнологичные сектора, обрабатывающие отрасли пострадали в кризис заметно больше, чем сырьевые. У нас резко упала инвестиционная активность. Падение инвестиций оказалось большим, чем падение ВВП, падение потребительских расходов и других основных макроэкономических показателей. Нас выручает только экспорт — по-прежнему сырьевой экспорт. У нас и так была гипертрофирована роль государства в экономике, но она усилилась еще больше. В ответ мне можно возразить, что это в той или иной степени произошло во всем мире, но если, например, в США доля государства в экономике до кризиса составляла несколько процентов, а у нас половину ВВП, и у них доля государства удваивается, а у нас она возрастает лишь на треть, то все равно понятно, что итоговые абсолютные цифры отличаются разительно.

Мы выходим из кризиса с небольшими потерями, но сама структура экономики страны сильно изменилась в худшую сторону

Поэтому неслучайно пошли разговоры о модернизации, об ускоренном инновационном пути развития, экономике знаний и т. д. Но, к сожалению, если проанализировать практическую политику, то в ней нет следов модернизационных изменений. Эпизодические начинания вроде Сколково, конечно же, не могут изменить ситуацию. Страна нуждается в масштабной модернизации. Но если вы проанализируете бюджет на нынешний год или на следующий — они не сильно отличаются, — то найдете в нем очень скромные по объему — порядка 100 млрд рублей — государственные расходы на программы, которые лишь с большой долей условности могут быть названы инновационными. Уже сама эта цифра смешная по сравнению с общим объемом бюджетных расходов, которые составляют около 9,5 трлн рублей, но дело даже не в этом. Просто эта статья — далеко не самая быстрорастущая. Самая быстрорастущая статья бюджета, не считая Олимпиады в Сочи и трансфертов Пенсионному фонду и региональным бюджетам, — это содержание органов государственной безопасности. Так выглядят приоритеты экономической политики не на словах, а на деле.

— На ваш взгляд, риторика первых лиц о модернизации все-таки свидетельствует о понимании того, что страна нуждается в обновлении?

— Я думаю, что такое понимание есть. Насколько есть готовность что-то радикально менять — вот тут я настроен гораздо более пессимистично. Когда много лет, все «нулевые» годы, шла борьба за построение вертикали власти и контроль над основными финансовыми потоками, явно выбран (пусть и без провозглашения) курс на построение государственного капитализма, который, кстати говоря, ни в одной стране мира себя не оправдал, то очень трудно перестроиться.

Я солидарен с выводами ИНСОРа (сделанными в докладе «Россия XXI века: образ желаемого завтра». — Прим. «БО»), которые после опубликования вывали настоящий ажиотаж, что серьезная модернизация страны без столь же серьезной демократизации политической жизни невозможна. А чтобы это допустить, руководству страны надо сжечь все, чему оно поклонялось долгие годы. Ведь либо демократизация, либо вертикаль власти и одна правящая партия. Третьего не бывает.

Самая быстрорастущая статья бюджета, не считая Олимпиады в Сочи и трансфертов Пенсионному фонду и региональным бюджетам, — это содержание органов государственной безопасности

Налоговый рэкет

— Если оглянуться на историю страны, то все масштабные модернизации, начиная с реформ Петра I, носили мобилизационный характер и, как правило, сопровождались большими жертвами. Как, по вашему представлению, могла бы осуществляться модернизация в нынешних условиях? И что вы вообще понимаете под этим словом?

— Я думаю, что мое понимание ничем не отличается от традиционного понимания. Это диверсификация структуры экономики, резкое повышение роли в экономике высокотехнологичных и инновационных отраслей, соскок с так называемой сырьевой иглы и т. д. Ничего нового я не скажу.

Как и за счет чего? Вот мне кажется, что в наше время — мы все-таки живем в XXI веке — модернизация «сверху» невозможна. Все попытки модернизации такого рода кончатся Сколково. Ну будет два Сколково или три — неважно. Вершина мобилизационной модернизации — это корабль в космосе, а страна при этом в руинах, уровень жизни людей крайне низкий, как это было в советские времена. Да, в космос летали, стратегические ракетоносцы бороздили океан, а все остальное? Кто помнит советские времена, тому не надо рассказывать.

Поэтому сейчас все упирается в банальные рецепты: защищенность прав собственности, в том числе защищенность прав интеллектуальной собственности, которая у нас почти отсутствует. О какой инновационной экономике можно говорить, если не защищены права интеллектуальной собственности?! Далее, налоговое стимулирование. На мой взгляд, был упущен хороший шанс для проведения серьезной налоговой реформы в тот период, когда на нас лился «золотой дождь» нефтедолларов. Тогда гораздо легче было бы ввести налоговые послабления в отношении высокотехнологичных и инновационных отраслей. Продолжать можно долго.

— Вы согласны с утверждением, что наша система налогообложения давно устарела и не соответствует требованиям современной экономики?

— То, что нам нужна реформа налогообложения — это безусловный факт, хотя она, на мой взгляд, должна коснуться в первую очередь налоговой базы и администрирования, а не ставок. Еще несколько лет назад Владимир Путин, будучи президентом, назвал систему администрирования «налоговым рэкетом» и дал поручения все поменять. Поменяли. Стало хуже.

У нас, конечно, архаичная налоговая система в том смысле, что огромная часть поступлений обеспечивается экспортными пошлинами и НДПИ. Сама по себе экспортная пошлина, просто сам факт ее наличия, говорит о том, что правительство просто не умеет собирать эти налоги по-другому. Это нонсенс. Все страны поощряют экспорт, а мы, наоборот, облагаем налогом. Когда экспортные пошлины вводились в начале 90-х годов — я в этом участвовал — тогда это был прорыв. Потому что альтернатива имелась только одна — квоты, прямое административное регулирование экспорта и импорта, применявшееся в советской системе управления. Но с тех пор прошло почти уже двадцать лет.

Почему я говорю, что реформа должна коснуться в первую очередь налоговой базы и администрирования? Потому что ставки налогов у нас выглядят на уровне других стран вполне «интеллигентно»: например, по ставке НДФЛ плоская шкала 13%, но база налого­обложения почти не подлежит уменьшению: какие-то смешные по размеру социальные и имущественные вычеты, само их количество очень ограниченно. Если вы захотите получить вычет, скажем, на лекарства, то столкнетесь с невообразимой волокитой. Также и с налогом на прибыль. Ставка — 20%, вроде бы немного даже по сравнению с такой либеральной страной, как США. Но возможности уменьшать налоговую базу за счет расходов многократно уже. Или зачет НДС. Например, предприниматель, который захочет «зачесть» НДС по расходам на бензин, должен иметь в качестве подтверждающего документа счет-фактуру. Можете себе представить, что вам скажут на заправке, если вы попросите счет-фактуру?! Зачет уплаченного и полученного НДС можно проводить далеко не по всем товарам и услугам.

Россия без Пиночета

— Вы упомянули о плоской шкале подоходного налога, которая считается большим достижением «либералов во власти». Владимира Путина в первые годы президентства сравнивали с [Аугусто] Пиночетом — якобы у обоих авторитарность в политике сочетается с либеральностью в экономике. Но сейчас мы видим, что в стране действительно построен госкапитализм. Экономический курс действительно резко поменялся, и если да, то почему?

— Да, надежды на либерализацию экономики были, в самом начале правления [Владимира] Путина была написана программа реформ либерального толка, которая получила название «Программа Грефа». Но, по большому счету, реформы эти не были запущены. По мере улучшения ситуации в экономике у власти появились другие приоритеты. А когда начался рост цен на нефть, о реформах почти забыли. Простая логика властных чиновников: зачем что-то менять, когда и так все хорошо?!

— Почему никакие реформы в России не доводятся до конца?

— В данном случае я не соглашусь. Те реформы, которые проводились нами — я имею в виду команду под руководством [Егора] Гайдара, — привели к построению в России не идеальной, но вполне рыночной экономики. Гайдара проклинали и проклинают, даже после его смерти пришлось наслушаться всякого, но рыночная экономика в стране построена, она работает.

— Разве рынок можно построить? Говорят, что рынок — это то, чем занимаются люди, когда им никто не мешает…

— Чтобы не мешать, после полностью зарегулированной советской планово-административной системы пришлось провести немалую работу.

Генплан и собачьи консервы

— Ни один разумный человек не станет прислушиваться ко всем сказанным после ухода Гайдара гадостям, но в то же время защитники его памяти постоянно говорят о том, что, дескать, он спас страну от голода. Действительно так, это не преувеличение?

— Абсолютно все так и было. Можно почитать его книги, в них приводится масса документов. Можно в архивах покопаться, чтобы убедиться самостоятельно — страна реально находилась на грани голода. Могу привести в качестве иллюстрации один пример. В конце декабря 1991 года я был назначен председателем межведомственной комиссии по оперативным вопросам. Ко мне стекалась разнообразная информация от всех ведомств и регионов. В одной записке сообщалось, что мэрии Петербурга удалось договориться о получении в рамках гуманитарной помощи сверх ранее согласованных объемов дополнительного количества мясных «собачьих консервов». Письмо завершалось словами о том, что на несколько дней угроза дефицита пищевого белка в городе снята. Подпись: вице-мэр по внешнеэкономическим связям Путин В. В. Я описал этот эпизод в своей книге («Россия на переломе. Откровенные записки первого министра экономики». — Прим. «БО»), и, говорят, что Владимир Владимирович на меня за это обиделся. Но я и в книге об этом сказал, и сейчас повторю, что в моем рассказе нет и тени иронии к автору письма. Это лишь одна из многочисленных иллюстраций трагизма ситуации в стране в тот момент.

Гайдара обвиняют и в том, что якобы из-за него обесценились вклады в Сбербанке. Это ерунда, можно поднять архивные документы или почитать воспоминания [Виктора] Геращенко (председатель правления Госбанка СССР в 1989–1991 годы. — Прим. «БО») — никаких денег в Сбербанке реально уже не было.

— А была ли возможность предотвратить гиперинфляцию, возникшую сразу после либерализации цен? Имелся «рублевый навес», то есть большая необеспеченная товарами денежная масса у населения. Может быть, освобождение цен стоило предварить денежной реформой конфискационного типа?

— Теоретически так, наверное, можно было поступить. Только мы находились в ситуации, когда союзного государства де-факто уже не существовало, а российское государство во многом приходилось создавать с нуля. У России не было ни армии, ни таможни, ни полноценного Центрального банка, ни национальной валюты, даже международно признанных границ не было. Перед распадом СССР ситуация была вообще на грани безвластия. И как вы думаете, сколько бы просуществовало правительство, которое бы решилось в тот момент затеять конфискационную денежную реформу? Тем более что последнее советское правительство в апреле 1991 года уже пыталось ее провести.

Вообще, главная заслуга Гайдара в том, что он спас страну от хаоса и распада. Он не допустил развития югославских событий в стране, напичканной ядерным оружием. И это, наверное, даже важнее, чем формирование рыночной экономики.

— Действительно ли была такая история, что вы вместе с Гайдаром в сопровождении милиционеров пришли в Госплан СССР и взяли его под свой контроль?

— Я хорошо помню наш «захват» союзного Госплана. У нас с собой был только указ российского президента, нас даже охрана на входе с трудом пропустила. Но мы пришли к исполняющему обязанности председателя Госплана (который тогда уже назывался Министерством экономики и прогнозирования СССР) и потребовали собрать коллегию — чтобы познакомиться и обсудить взаимодействие. А я после собрания заявил, что мне нужен кабинет, я буду здесь работать. Министр на меня долго молча смотрел — наверное, думал, не вызвать ли охрану и не выставить ли меня вон, — но в итоге кабинет все-таки выделил — какой-то заштатный, годами пустовавший. И я начал рассылать указания сотрудникам министерства, которые многие даже начали выполнять. Через неделю ко мне пришел тот самый исполняющий обязанности министра, высказал возмущение этим безобразием и предложил как-то упорядочить наши отношения. Это упорядочивание свелось к выпуску своего рода уникального приказа по союзному министерству (СССР, напомню, еще существовал) о том, что нужно выполнять указания 1-го заместителя министра экономики и финансов РСФСР Нечаева А. А.

Эту историю мы с Егором [Гайдаром] всегда вспоминали более или менее одинаково, но у нас расхождение в вопросе о милиционерах. Их я не помню. Егор [Гайдар] говорил, что вроде бы захватил с собой парочку, так как боялся, что нас просто не пустят в здание.

Главная заслуга Егора Гайдара в том, что он спас страну от хаоса и распада. Он не допустил развития югославских событий в стране, напичканной ядерным оружием. И это важнее, чем формирование рыночной экономики

Частная государственная корпорация

— Вы покинули пост министра экономики в 1993 году и с тех пор возглавляете РФК. Расскажите о деятельности этой структуры.

— Она задумывалась как первый в России банк развития, использующий государственные инвестиционные ресурсы и привлекающий частные инвестиции. Удивительно, но почти все, что сейчас говорится о частно-государственном партнерстве — ровно то же самое я предлагал 17 лет назад. Только термина такого — «частно-государственное партнерство» — не использовал. А может даже я и ввел в оборот именно это понятие, сейчас уже точно не вспомню.

Моя идея заключалась в создании специального финансового института — аналога банка развития — для более эффективного финансирования приоритетных для государства направлений инвестиций и привлечения дополнительных внебюджетных источников. Все это я изложил в записке на имя президента, приложив к ней проект указа о создании Российской финансовой корпорации, который был подписан в марте 1993 года. Правда, я допустил аппаратную ошибку и не прописал в нем прямого выделения корпорации каких-либо средств. Моя идея состояла в том, что за счет централизованных источников формируется инвестиционный фонд, который передается в управление корпорации для привлечения частных инвестиций. Предполагалось, что, участвуя в инвестиционном процессе и разделяя инвестиционные риски, государство привлекает для реализации приоритетных для себя проектов частные деньги. Когда встал вопрос о моем уходе из правительства, одновременно с довольно лестными предложениями (типа посла в Германии, замминистра в любом ведомстве и т. п.) [Виктор] Черномырдин (премьер-министр России в 1992–1998 годы. — Прим. «БО») предложил мне возглавить «планируемую» мной финансовую корпорацию. И я перешел на работу в РФК. После моей отставки чиновники мне быстро объяснили, что им никакой агент правительства для распределения государственных кредитов (как планировалось) не нужен, и делиться полномочиями ради благого дела они не намерены. Тем не менее я начал набирать персонал, работать над концептуальными проблемами инвестиционной политики. Деньги на зарплату первых сотрудников мне дал в долг один будущий олигарх, ныне губернатор. Долго так продолжаться бы не смогло, но спасибо Виктору Степановичу [Черномырдину] — осенью 2003 года он распорядился передать в уставный капитал РФК 50 млн рублей. Фактически же нами было получено лишь 10 млн.

В этих условиях РФК, конечно, не могла выполнять функции банка развития, как это изначально задумывалось. Не имея серьезных ресурсов для самостоятельного инвестирования, мы стали заниматься инвестиционным посредничеством, привлекать деньги для финансирования частных проектов, работать на рынке ценных бумаг.

Мнение госброкера

— В 2005 году вы получили банковскую лицензию. С какой целью?

— С самого начала предполагалось, что РФК будет выдавать кредиты — это ведь банковская деятельность. Правда, госпредприятие не могло получить лицензию ЦБ. Для нас сделали исключение, но РФК разрешалось осуществлять лишь две операции: привлекать кредиты и выдавать займы. «Нормальную» лицензию мы действительно получили в 2005 году, спасибо покойному Андрею Козлову. Случилось это после акционирования РФК. Я тогда поставил вопрос перед Росимуществом, нашим стопроцентным акционером, о преобразовании в полноценный банк. Так что сейчас мы оказываем весь набор современных банковских услуг.

— А какие направления деятельности приоритетные?

— Исторически главная специализация банка — это предоставление брокерских услуг и услуг по доверительному управлению средствами клиентов на рынке ценных бумаг, которые мы особенно активно развиваем в последние месяцы. Банк теперь устойчиво входит в число 20–30 крупнейших операторов на ММВБ. Сейчас начали развивать новое направление по выводу на биржевой рынок акций компаний, которые там пока не представлены.

— В таком случае, зачем вам сохранять статус госбанка?

— Это зависит не от нас, но, как минимум, он не мешает, даже придает банку некоторую уникальность. Мы единственный в стране классический брокер и доверительный управляющий со стопроцентным государственным участием.

— В заключение ваш прогноз: как будет развиваться ситуации в Европе в связи с проблемами Греции, Португалии и других стран?

— У меня есть ощущение, что ничего апокалиптического не произойдет. Евросоюз долго раскачивался, но сейчас пошел на достаточно решительные шаги с тем, чтобы совместными усилиями этот кризис погасить. В первую очередь я имею в виду фонд поддержки «слабых экономик» объемом, как запланировано, почти в триллион долларов. Катастрофы не предвидится.