Финансовая сфера

Банковское обозрение


  • Есть хайп, но нет спроса
10.01.2019 Аналитика

Есть хайп, но нет спроса

О том, почему в России нет финтеха, какие условия нужны для его появления и когда же произойдет переход от сырьевой экономики к цифровой, в кулуарах Finopolis-2018 «Б.О» рассказал Алексей Минин, директор Института прикладного анализа данных компании «Делойт», СНГ


Алексей Минин, «Делойт». Фото: «Делойт» — Алексей, расскажите немного об Институте прикладного анализа данных компании «Делойт».

— Институт прикладного анализа данных «Делойт» существует уже целых четыре года (это много по меркам организаций нашего вида деятельности). Одна из его основных задач — оценка возможных преимуществ применения технологий искусственного интеллекта (AI) и машинного обучения (ML) для повышения стоимости бизнеса. В основе нашего подхода лежат четыре элемента: бизнес, наука, тесное сотрудничество с клиентом и автономность решений.

Изначальный фокус на консалтинг по внедрению достижений Data Science в бизнесе постепенно переместился в область, которая называется «asset based consulting», другими словами, это применение алгоритмов анализа данных к активам компании. Мы берем хорошо зарекомендовавшие себя алгоритмы анализа данных и применяем их к разного рода активам, например газопроводам или банковским транзакциям. Это стало нашей собственной моделью работы на российском рынке.

К сожалению, часть наших идей пробуксовывает. Почему? Мы вошли в мир, который меняется, как мы думали, в сторону развития. Но в какой-то момент стало понятно, что работать приходится на рынке, который эволюционирует по законам, отличным от законов остального развитого мира. Мы ожидали увидеть экспоненциальный рост нашей выручки и доходов наших клиентов, но своих доходов не увидели. У нас было достаточно много проектов, мы росли, но линейно. Жизнь показала, что перед стартом собственного проекта, несмотря на накопленный нами большой опыт, все равно необходим некий длительный этап, в ходе которого нам приходится убеждать клиента: от первой встречи до продажи проходит примерно год-полтора. Всему причиной — ментальность топ-менеджмента. Они хотят внедрить технологии, но не хотят рисковать по-крупному. В идеале — вообще не хотят рисковать.

— Каков усредненный портрет компании-клиента?

— Топ-5 банков, топ-5 индустриальных компаний, то есть крупнейшие компании в России. При этом мы практически не наблюдаем интереса со стороны малого и среднего бизнеса. На текущей стадии развития малый бизнес не видит нужды в подобных инструментах развития, а средний, возможно, считает, что это дорого. Но при этом разговоры о пользе инноваций, развитии стартапов и финтехов слышны отовсюду.

Поэтому сейчас мы отчетливо наблюдаем ситуацию, когда на российском рынке есть хайп, но нет реального, подкрепленного деньгами спроса. Эти понятия надо очень четко разделять. Все готовы разговаривать про технологии, но когда дело доходит до реальных кейсов с внедрением, то почти ничего нет. «Мы подумаем, мы посмотрим, попробуем сами, может, вернемся к вам». Самое интересное, что мы практически не сталкиваемся с конкуренцией в нашей области. У нас попросту нет конкурентов! Почему? Потому что нет платежеспособного спроса на «открытые инновации».

— Давайте дадим определение конкуренции.

— Все очень просто. Когда существует достаточное количество рыночных игроков, которые торгуют более или менее одинаковыми товарами, в классической микроэкономической модели, упрощенно, балом правит график «цена — количество». Для однотипного товара чем выше цена, тем меньше продано, и наоборот. Если ввести понятие «качество», то появятся и товары-заменители, а у покупателя — выбор в модели «качество — количество — цена».

Соответственно проявляется эффект эластичности спроса и предложения, например на банковский депозит. «Качество» в данном случае складывается из доступности отделения, надежности банка и т.д., а «цена» — это процент, который получает клиент за размещение денег. Один банк предлагает за больший риск большую доходность, другой — за меньший риск меньшую доходность. Это и есть конкуренция.

— Так что же у нас не так с точки зрения конкуренции? Мешает регулирование?

— Все банки в России одинаково зарегулированы, что, в общем-то, нормально. Дело не в этом. У каждого банка в нашей стране есть своя роль: «самый инновационный банк», «самый коммерческий банк», «самый традиционный банк».

Все готовы разговаривать про технологии, но когда дело доходит до реальных кейсов с внедрением, то почти ничего нет

У нас для каждого типа есть соответствующий банк со своей ролью. Если придешь в «самый традиционный банк» и спросишь: «Хочешь ли ты стать самым инновационным, чтобы в итоге стать самым крупным?», услышишь в ответ: «Нет, потому что мы — самый традиционный банк». Банки на самом деле не хотят меняться, так как правила игры понятны, роли распределены, и все дружно ратуют за стабильность банковской системы, что, конечно же, само по себе неплохо. Таким образом, все хорошо.

— Можно ли провести аналогию с телеканалами? У нас много производителей сериалов, но один канал берет только полицейские, другой — семейные мелодрамы и т.д.

— Абсолютно верно! А вот конкуренция не подразумевает «неофеодального» подхода в экономике. У нас на самом деле на каждом рынке — на банковском, транспортном, в ретейле — в каком-то смысле олигополия. Есть ряд крупных игроков, которые, по сути, формируют этот рынок. Например, на Сбербанке «традиционно» зиждется 50% всего рынка, потому что он «стабильный, государственный, надежный банк» для обслуживания определенной категории клиентов. И тут вдруг какой-то финтех придет и все поменяет — конечно, нет.

Чтобы какая-либо финтех-компания развивалась, ей помимо собственно идей, людей и инвесторов требуются еще два условия. Во-первых, гарантии со стороны государства в том, что все будет происходить по рыночным правилам. Например, не придет крупный игрок и не скажет: «Ой, это угроза! Мы хотим ее уничтожить, и мы ее уничтожим! У нас есть для этого миллион инструментов, мы большие». У большого действительно всегда есть миллион инструментов. Здесь государство должно защищать справедливую конкуренцию на рынке, иначе у «маленького» не будет шансов. Во-вторых, финтех-компании нужны деньги, чтобы выйти на рынок, а чтобы оправдывать вложения инвесторов, ей нужен масштаб рынка. Для этого требуется в некотором смысле глобализация. Во многом поэтому у нас нет серьезных венчурных фондов, как в США или ЕС, которые готовы инвестировать на старте 3–5 млн долларов США, а потом добавить еще 30 млн и еще 150 млн долларов в следующих раундах. Если посмотреть на рынок M&A в России, то можно сильно огорчиться: он близок к нулю. В США же этот рынок перегрет, количество сделок на нем исчисляется безумным количеством. А M&A в основном — про развитие рынка…

— Может быть, цикл инвестиций в финтех на излете?

— Позволю себе не согласиться! Основная часть венчурных инвестиций и сделок M&A в мире сейчас приходится именно на финтех. Наблюдается безумный взлет тех компаний, которые занимаются AI, RegTech, блокчейн-технологиями. Сниженный объем инвестиций в какую-то конкретную технологию (такую, как блокчейн) чаще всего связан с тем, что не до конца понятна позиция регуляторов, все боятся рисков, связанных с регулированием. А так, препятствие одно — объем рынка.

Напомню, все это — в США. А у нас есть своя, дополнительная специфическая причина того, что финтех не развивается: это закрытость российских банков для любого игрока извне. Если кто-то приходит в банк и говорит: «У меня есть классная технология, которая поможет что-то улучшить, исправить, стать лучше! Давайте вместе внедрим!», обычно первая реакция банка: «Мы сделаем это сами».

Наверное, есть банки, которые делают по-другому, но я с ними встречался крайне редко. Чаще я видел закрытые двери и принцип «закрытых» инноваций. Но по модели «закрытых» инноваций обычно создаются военные технологии, а не решения, которые призваны привести к более высокой конкурентоспособности в рыночных условиях.

— Влияет ли на рынок инноваций инсорсинговая модель потребления IT? У каждого банка своя IT-компания, у каждого свои инновации.

— Согласен. Часто у банкиров, как и у промышленных предприятий, есть свои «любимые» компании, которые оказывают им IT-услуги. «Приятнее» работать с «дочкой» в силу множества причин: легче договориться, проще подписать договор. Кроме того, любой госкомпании (в том числе госбанкам) достаточно сложно осуществить тендерный процесс. Нормы Закона № 44-ФЗ «О контрактной системе в сфере закупок товаров, работ, услуг для обеспечения государственных и муниципальных нужд» приводят к тому, что госкомпании не могут, даже если сильно захотят, оперативно взять лучшую команду на открытом рынке, им придется работать с тем, кто придет и кто научился приспосабливаться к специфике тендерного процесса, а это не всегда носители «лучшего» знания.

Потому и выкручиваются путем «покупки внутри», то есть делают team buyout, либо вообще нанимают соответствующих специалистов, вместо того чтобы работать с компанией. Так проще. Мне кажется, надо дать возможность представителям бизнеса работать с теми, с кем они считают нужным, упростив здесь регулирование; это очень хорошо скажется на малом и среднем бизнесе. Борьба с коррупцией, безусловно, — важная часть повестки государства, но тут необходим баланс.

— Если проблема в банках, может ли финтех обойтись без них?

— С технологической точки зрения практически все готово к тому, чтобы работать без банков. Мы видим, как это можно сделать. Единственное, нам сейчас не хватает решений класса Интернета вещей (Internet of Things, IoT) достаточного уровня качества, чтобы создать качественные экосистемы бизнес-сенсоров. Они нужны для решения проблемы «покупатель — продавец», или, по-научному, проблемы асимметрии информации покупателя и продавца.

 

 

Чтобы понять финансовое состояние заемщика, нам не нужна его отчетность. Мы сможем по данным с бизнес-сенсоров, которые находятся вокруг компании, узнать все об этом бизнесе: как у него обстоят дела с продажами, с персоналом и т. д. Все это прекрасно видно снаружи. Отчетность можно подделать, а то, что пишут сотрудники компаний и о чем общаются друг с другом в социальных сетях потребители продукции, подделать сложнее, потому что здесь работают эффекты сложных распределенных систем, этим гораздо сложнее управлять, а значит, и манипулировать.

Но необходимо подчеркнуть: говорить о том, что банки будут не нужны вовсе, что банки умрут, не совсем правильно. Они эволюционируют из традиционного финансового института, в котором было отделение, куда клиент приходил и совершал какие-то операции, в мобильный банк, который «живет» в Интернете. У такого банка полностью автоматизирован бэк-офис, есть мобильное приложение, он может использовать алгоритмы AI или другие алгоритмы для персонифицированной работы с клиентами.

Такой банк способен в режиме реального времени создавать специфичные для конкретного клиента digital-продукты на основе его поведенческого профиля и текущего цифрового, в сущности, регулирования. В этом сценарии банк становится партнером человека или бизнеса, по сути, находясь у них в кармане.

— Есть ли противоречие в этом сценарии между наличием ключевой ставки ЦБ и персональной для каждого?

— Понятно, что все идет от ключевой ставки. Ее никто и не оспаривает: она такая, какая есть. Битва ставок идет несколько в другой плоскости: в периметре банков 2.0, которые автоматизировали бэк-офис, внедрили CRM, предлагают digital-продукты и т.д. Борьба будет идти за конкурентное преимущество банка. Если банк знает и понимает своего клиента, он может предложить кредит по более низкой ставке, чем те, которые не знают. Дальше у банков начнется война за управление качеством заемщика, что само по себе представляется очень интересным. Потом неизбежно встанет вопрос о качестве портфеля. Параллельно с историей с банками 2.0 мы все входим в новую геополитическую реальность с достаточно волатильной экономикой, видим нарастающий поток санкций, торговую войну Китая с США и т.д.

Это приводит к тому, что биржевые индексы и денежная политика становятся нестабильными, ставки то и дело изменяются, необходимо постоянно то стабилизировать рубль, то наоборот. То девальвация, то деноминация. Государство вынуждено реагировать на внешние шоки, в том числе монетарными методами. Кредитным организациям приходится подстраиваться под эту ситуацию. Постоянно меняются банковские продукты…

Возникает вопрос: что происходит с кредитным портфелем? И вот здесь банку в этих новых условиях очень важно иметь возможность быстро оценивать, что же реально происходит с действующими клиентами. Насколько верны те предпосылки, которые были заложены при оказании финансовых услуг и которые содержатся подчас в разрозненных системах, файлах и т.п.? В итоге сейчас на балансах корпоративных банков накоплены клиентские портфели, под которые сделано огромное количество финансовых моделей и предположений.

Мало кто хочет признать тот факт, что уже сегодня большая часть рисков банков «сидит» в этих самых финансовых моделях, рыночных отчетах, которые хранятся «где-то и у кого-то». Часто бывает, что уже не найти того аналитика в банке, который делал ту или иную модель, тот или иной отчет. И это не только российская специфика, это глобальная проблема финансовой отрасли. В итоге во всем мире скопились миллиарды финансовых моделей, под которые выданы огромные объемы финансирования, в первую очередь в корпоративном секторе.

— Так вот кто во всем виноват! Аналитики!

— Не сказал бы так. Сейчас, в начале эпохи глобальной волатильности, мы должны в режиме онлайн понимать, что у нас происходит в бэк-офисе, что происходит в портфеле. И этот портфель необходимо пересматривать не раз в полгода, не раз в квартал — это надо делать в режиме онлайн. Одни только аналитики мало что могут с этим поделать — проб­лема комплексная!

Разум при этом, конечно, терять не стоит! Надо внедрять алгоритмы анализа данных, новые подходы к моделированию и к систематизации моделей. Еще раз повторю, самые большие риски в корпоративном кредитовании приходятся на крупных клиентов — риски, порой граничащие с потерей финансовой устойчивости ряда банков.

— А как создать качественный кредитный портфель?

— Оптимальность кредитного портфеля определяется тем, что соотношение «риск — доходность» должно быть оптимальным и уровень приемлемого риска должен быть определен советом директоров. Банки, ведущие более рискованную политику, должны обеспечивать своим акционерам и клиентам более высокую доходность, чем те, которые ведут более умеренную игру. Клиенты могут выбирать: больше риск — больше доходность, меньше риск — меньше доходность. Таким образом, для финансовых организаций имеется некая кривая оптимальности, которая определяет эффективность проводимой политики, то есть для каждого значения риска определено максимально возможное значение доходности (некая функция в стиле «Марковица»). Нахождение портфеля банка на этой мнимой кривой говорит об оптимальности выбранной стратегии, нахождение под этой мнимой кривой говорит о неоптимальности проводимой стратегии.

Сейчас чаще всего наблюдается ситуация, когда большинство финансовых организаций находится под кривой оптимальности, то есть они берут на себя большие риски, чем доходность, которую получают. Причем находятся они серьезно ниже рассматриваемой кривой. Именно отсюда проистекают неэффективность множества финансовых институтов и системные риски всей банковской отрасли России, а не из удобства или неудобства интернет-банков. Для меня качество работы финансовой системы — это в первую очередь оптимальность соотношения риска и доходности, ее стабильность и устойчивость к внешним шокам без необходимости докапитализации за счет государственных средств, а не то, могу ли я заплатить за кофе, используя смартфон.

— Вернемся к IoT, точнее к бизнес-сенсорам.

— Хорошо. У нас должно появиться множество поставщиков альтернативных данных, в том числе благодаря бизнес-сенсорам, это очень важно. Требуются десятки и сотни своеобразных Росстатов, если хотите. Сам же Росстат на сегодняшний день не очень подходит для этих целей. Благодаря сетям IoT сенсоры больше подходят для данной задачи. Собранные данные позволят появиться огромному количеству новых бизнес-моделей, то есть я могу, например, заниматься финансированием бизнеса, в котором ничего не понимаю, — корпоративным финансированием, например.

Банки на самом деле не хотят меняться, так как правила игры понятны, роли распределены, и все дружно ратуют за стабильность банковской системы

Как, спросите вы? Я поставил видеокамеру напротив завода и наблюдаю, как из его труб идет дым. Если из всех четырех труб он идет, значит, там работают все градирни, льется металл, идет производственный процесс. Если же я вижу, что из двух труб дым пропал, это означает, что производство встало как минимум наполовину. Значит, с финансовыми показателями будет не все в порядке, хотя на бумаге с официальной отчетностью все пока выглядит хорошо. Я, конечно, сильно упростил все сейчас, но это показательный кейс.

А дальше, как только у нас появятся альтернативные данные в достаточном количестве, мы сможем видеть реальную онлайн-картину во всех отраслях экономики на различных рынках. Пока же мы должны научиться видеть риски системно, на уровне экосистемы, на уровне всей цепочки создания добавленной стоимости. И вот тогда начнется история, о которой я говорил выше.

Банки уже готовы: у них есть свои команды по работе с данными, есть алгоритмы обработки потоков больших данных. Дальше начнется битва: тот банк, у которого более совершенная экосистема, сможет лучше видеть комплексные и частные риски. Что значит «лучше видеть риски»? Значит, у него будет более сбалансированный портфель, а следовательно, он сможет для участников экосистемы снизить премию за риск.

В нормальной рыночной экономике это означает, что такой банк в долгосрочной перспективе становится более конкурентоспособным по сравнению с теми, которые закладывают риск в премию. Такой финансовый институт будет наращивать свою экосистему, улучшать свои алгоритмы обработки данных, и, чем больше данных будет у него, тем точнее станут работать эти алгоритмы. И тот финансовый институт, который будет обладать лучшими алгоритмами, неизбежно поглотит все экосистемы и остальные банки в стране. Таковы примерные контуры эволюции.

— Как бороться с фродом в подобных экосистемах?

— Фрод, в рыночном смысле некриминальный, сейчас как раз проявляется на уровне «покупатель — продавец» из-за асимметрии. Клиент хочет получить финансирование, порой он подделывает отчетность, делает ее чуть лучше, чем она есть на самом деле. А банк, в свою очередь, имеет огромный штат аналитиков, которые должны проверить корректность этой информации и вычислить реальные риски.

И это, заметьте, невыгодно обоим. Почему невыгодно банку? Потому что он, если не понимает реального риска, закладывает его по максимуму в стоимость своих финансовых продуктов, что делает продукты неконкурентоспособными. Невыгодно еще и потому, что ему приходится содержать огромный штат аналитиков. Клиенту это невыгодно, так как, если банк не понимает его индустрию, его риски, то он всю эту неопределенность заложит в стоимость продукта. Но мы тем не менее упорно продолжаем играть в эту экономику неэффективности, надеясь на «невидимую руку рынка».

— Что же надо изменить?

— Тяжелый вопрос. Здесь, на мой взгляд, крайне важна роль государства. Мне кажется, главным условием для внедрения инновации любого толка является наличие конкуренции. Но проблема в том, что конкурентный рынок характеризуется некоторой неуправляемостью, а это тянет за собой вопросы, лежащие в политической плоскости.

 

 

Россия исторически весьма специфическая страна, и всем нам надо думать над собственным путем развития. У нас сохранился качественный человеческий капитал. У нас есть ресурсы от продажи углеводородов, чтобы финансировать собственные технологии.

На конференциях я часто говорю: «Перестаньте лезть в конкуренцию, которую вам навязывают с Запада. Они хотят нам навязать свою игру, потому что знают, что мы в ней неконкурентоспособны». Например, возьмем историю с акселераторами и стартапами. У нас она в каком-то смысле обречена, потому что никто из нас не умеет грамотно управлять акселераторами. У нас слишком дорогие для этого деньги, нет достаточного масштаба внутреннего потребления и еще много чего. Есть масса причин, по которым в России не получается и не получится сделать свою Кремниевую долину. Но многим процесс важнее результата, потому что в этом случае «за деревьями не видно леса».

Однако у нас есть один из секторов экономики, на доходы от которого живет вся страна, — это госкомпании. Многие из них весьма крупные, даже по мировым меркам. С точки зрения цифровой экономики у них есть уникальный актив — это данные о том, как такой структурой управлять. Наверное, стоит пойди дальше и, отталкиваясь от этого менеджерского опыта, на их базе создавать инновационные экосистемы. Мы их называем «эксполераторы» — в противовес «акселераторам». Возможно, это как раз и есть тот самый наш особый путь в области создания инноваций и управления ими: формирование среды, в рамках которой госкомпании смогут аккумулировать информацию и делиться своими данными и знаниями о том, как функционируют трубопроводы, железные дороги, финансы, наконец. Необходимо использовать их опыт и знания для создания рынка стартапов и финтеха. А идея с акселераторами как раз загоняет стартапы под госкомпании.

— Как бы вы резюмировали: зачем нужны FinTech, InsurTech, Open Banking и другие начинания Банка России?

— Финтех — это, однозначно, драйвер развития конкурентного рынка финансовых услуг, но при этом полноценного финтеха сегодня в стране нет, и это надо объективно признать. Точнее, его очень мало. Его должно быть значительно больше! Данные — это новая нефть! Данные — это даже лучше, чем новая нефть! Каменный век закончился не потому, что иссяк камень. Нефтяная эпоха закончится не потому, что не станет больше нефти. Данные — это новая экономика, и она придет на смену нефтяной.

Что касается российского InsurTech, то, очевидно, для этого нужно открыть рынок для западных игроков. Нужно подстегнуть конкуренцию. Давно такой разговор идет про банки: а что если открыть банковскую систему для западных банков полноценно? Пойдет это нам на пользу или нет? Наверное, нет. Маркетплейс от ЦБ — это тоже шаг в правильном направлении, если говорить о конкуренции на рынке. Но внутренний рынок слишком маленький для развития конкуренции, это уже очевидно.

Если будет принято решение открыть рынок, то перед этим необходимо будет максимально укрепить банковскую и страховую индустрии до двух-трех игроков в этих сегментах, чтобы они стали соизмеримы с теми структурами, которые придут на наш российский рынок. В идеале это произойдет само собой под действием тех процессов, что мы обсудили выше.

В целом, я за Open Banking — это перспективная вещь, позволяет развивать конкуренцию и среди потребителей, и среди поставщиков решений. А что касается регулятивной песочницы, банкам нужно обязательно начать экспериментировать с платформами ликвидности, платежами, софинансированием в режиме онлайн для крупных корпоративных клиентов, сейчас это часто будет оказываться вне регулирования. Поэтому обязательно нужны регулятивные песочницы, чтобы банки могли тестировать свои передовые разработки и указывать ЦБ направления движения с точки зрения развития регулирования.

— А опыт Беларуси чем-то полезен?

— Опыт Беларуси интересный и в каком-то смысле положительный. Им удалось создать то, что нам пока не по силам. Там собралось много заряженных на успех толковых ребят, образованных, с нужными навыками. Там много, к слову, и российских компаний. Сейчас Минск — действительно интересное место для того, чтобы начинать стартап. Казахстан, кстати, тоже смотрит в эту сторону. Но Беларусь ближе к Европе, и там традиционно сильна школа программистов, много технических университетов. На первых стадиях стартап у них чувствует себя комфортно, но дальше все же уезжает за границу. Так что и Беларуси есть над чем работать, но все же они впереди.

— В чем же наша российская проблема в этом контексте?

— Наши школы, физфаки, прикладные матмехи, мехматы, физтехи и т.д. по большей части выпускают программистов, которые могут быстро переучиться на Python, алгоритмы анализа данных и т.д., то есть они пока успевают адаптироваться к изменениям на рынке. Однако большой вопрос: сколько осталось времени, чтобы программист успевал адаптироваться?

Я считаю, что также необходима «бизнесовая» подготовка технических специалистов, даже тех, которые идут в фундаментальные исследования, потому что нельзя находиться в отрыве от бизнес-кейсов, особенно в прикладных науках. Сформированные бизнес-кейсы и решение конкретной задачи с помощью Data Science — это не то же самое, что развитие алгоритмов машинного обучения. Очень важно разделять и не путать их. Таким образом, в средне-долгосрочной перспективе отсутствие изменений в модели образования, в подходе к образованию может очень дорого обойтись будущим поколениям россиян. То, что хорошо работало в индустриальной экономике, в цифровой может и будет работать совсем по-другому.






Новости Новости Релизы
Сейчас на главной

ПЕРЕЙТИ НА ГЛАВНУЮ